Шло партсобрание. На повестке дня среди прочих был вопрос трудовой дисциплины. Одна из сотрудниц типографии часто опаздывала к началу рабочего дня. Очередной выступающий (кстати, сам неоднократно нарушающий эту самую дисциплину) горячо говорил о недопустимости такого поведения. И тут встает немолодой уже мужчина и спокойно так говорит:
— Товарищи, я думаю, она (называет имя) все уже осознала, поняла свою ошибку и исправится. А мы ей поможем. Если надо, я буду тебе, — поворачивается к работнице, — звонить каждое утро, будить тебя, чтобы успевала сделать все свои домашние дела и вовремя приступить к выполнению своих обязанностей.
Девушка смущенно опустила глаза, щеки покрылись румянцем:
— Я все поняла. Не надо меня будить. Обещаю, что больше не будет опозданий (кстати, слово свое сдержала).
Это было мое первое знакомство с Иваном Ивановичем Шпаком. И я отметила, что он не стал вместе со всеми ругать нарушителя, а предложил помощь. Позднее я узнала, что Иван Иванович из семьи потомственных педагогов, сам в прошлом педагог и редактор газеты (на тот момент он был уже на пенсии, но состоял в нашей редакционной организации Союза журналистов и на учете в партийной организации).
Иван Никифорович Шпак, отец героя моего повествования, был учителем математики. Семеро его детей имели высшее образование. В семье прививались трудолюбие, желание учиться, доброта.
Именно добрым, тактичным вспоминает Лидия Ивановна Ширшкова (тоже проработавшая учителем всю свою трудовую жизнь) своего отца Ивана Ивановича Шпака.
— Родился папа в 1906 году на хуторе Тарасовка в Ростовской области. Там учился, там же начал работать в школе учителем, заведующим, инспектором. Он принимал активное участие в ликвидации неграмотности, в организации колхозов, в общественных делах. Мама тоже была учителем, — рассказывает Лидия Ивановна, с которой я встретилась накануне Нового 2020 года. — Вскоре семья переехала в Подмосковье, в Сасово, отец трудился в редакции городской газеты, там у него вышла в свет небольшая книжка «Колхозная птицеферма». Но в городе жили недолго, так как он был назначен директором семилетней школы в село Рожково Рязанской области. Коллектив учителей был очень сильный, грамотный (в основном из выпускников московского педвуза), и отец учился уже на последнем курсе заочно. Все, что появлялось в печати нового, прогрессивного, тут же было у него в школе. Счастливое было время, — Лидия Ивановна, мне показалось, на мгновение забыла даже обо мне, все ее мысли были в том далеком времени, времени ее детства.
— 1941 год. Начало войны, — продолжила моя собеседница. – Мобилизация. Отца оставили на несколько дней, чтобы подобрать руководство в деревне, в школе кого-то оставить вместо себя, передать дела (он был уже в то время членом КПСС, парторгом), а это было задание райкома партии. В деревне остались старики, женщины и дети. Одна из учительниц была избрана председателем колхоза, другая – сельсовета. Школу тоже приняла на себя учительница. Были организованы бригады из женщин и подростков, руководил которыми старичок.
Иван Иванович ушел на фронт. Сначала он был в Москве (враг подходил к столице нашей Родины, бомбил) и с другими защитниками сбрасывал фугасные бомбы с высоток. Затем И.И. Шпак был отправлен под Сталинград, где воевал с 1942 по 1944 год. Участвовал в боях, был парторгом, возил донесения в штаб, сводки с фронта. 17 октября 1943 года награжден медалью «За оборону Сталинграда».
Вот как в газете «Гайская новь» от 23 февраля 1982 года И. Шпак рассказал случай под Сталинградом: «Оберегая 76-миллиметровую пушку, стою на посту вот уже час. Пройдет еще столько же, и меня сменят. А пока шагаю. Время ночное, по фронту затишье. От скуки считаю свои шаги: двадцать шагов туда, двадцать обратно. Даже тропинка образовалась. Но до конца ее не вижу: погода так разозлилась, что белого света не видать. Сверху сыплется мелкий снег. Снежная пыль вертится, беснуется вокруг пушки, залепляет мне глаза, тает и стекает по лицу. Стоп, что такое? В мою сторону движется какой-то серый ком. Потом ком стал вырастать в низкорослую коренастую фигуру. Согнувшись, фигура шагает тяжело. Может, это кто из наших ко мне? Так почему идет из фашистских окопов? Рукавицы в карман, сдернул в плеча автомат.
— Стой, кто идет?
Серая фигура остановилась. Молчит. В левой руке наперевес сумку держит, в правой, кажется, портфель.
— Куда идешь, спрашиваю?
Фигура быстро, словно на шарнирах, повернулась и стала убегать, сильно прихрамывая на левую ногу.
— Стой, говорю, убью! – уже закричал я и пустился за ним вдогонку. Не прошло минуты, как я сильным толчком приклада в спину повалил его на снег. Держу за шиворот шинели, спрашиваю:
— Ты кто? Говори!
Он стал что-то бормотать. Я по-немецки ни гу-гу. А он по-русски не понимает. Поднял я его на ноги, направил, куда идти. То, что показалось мне портфелем, была сумка с блестящими замками. Я ее тут же взял. Тяжелая сумка, может килограммов на пять-семь.
— Не оборачивайся! Иди, иди туда, — показываю ему рукавицей.
… Землянка наша близко, минуты две ходу от орудия, которое я оберегаю. Отодвинул одеяло, заменяющее дверь, толкаю немца в землянку.
— Славяне, «гостя» привел, принимайте.
Но на мою шутку никто не ответил. Все с недоумением, вопросительно смотрели на немца. Одет он был в новенькую, совсем не потертую в окопах, как у других пленных немцев, шинель. Лицо упитанное, чисто выбрито, свежее.
Мы заметили, что на нем теплые валенки русской валки, новая пилотка, повязанная тоже теплым русским полушалком. Одним словом, немец показался нам необычным, чистеньким, каких мы не видели под Сталинградом в дни окружения армии Паулюса.
— Допросить бы, — сказал кто-то.
— Да откуда я знаю?
— А Калашников? Степка знает их язык! Где Степка? Спит? А ну буди!
Разбудили Степку Калашникова.
— Давай, Степа, побормочи с этим плюгавым фюрером. Кто он, куда шел и прочее.
Минут семь разговаривал Степка с немецким солдатом.
— Он говорит, что работает на кухне, а шел к своим разведчикам. Там у них его брат служит начальником. А сегодня у брата день рождения, он шел с подарками, а тут буран, заблудился. А сам он родился во Франкфурте-на-Майне. Не в самом городе, а поблизости, в деревне. Он назвал деревню, но я ее не выговорю. Сами они, братья, торговцы, но старший брат в армии служит уже семь лет.
— А спроси, чего он хромает, ранен что ли?
— Отвечает, что нет, не ранен. У него от роду левая нога короче правой. Таких в армию не берут.
— Так спроси, зачем сюда явился, если не берут.
— Говорит, что старший его выписал сюда, в Россию. А зачем выписал, не говорит, мнется что-то.
— А-а-а, не говорит. Хитрит, значит. Ну, скажи ему: раз так хитрит, не признается, зачем приехал в Россию, расстреляем. Он, наверное, видел сам, как они расстреливают наших целыми селами.
Степа перевел эти слова немцу. Все мы с отвращением смотрели на жалкое бледное перепуганное лицо. Он упал на колени, поднял руки кверху, прося пощады, что-то горячо бормотал.
— Все, все расскажу, — переводил нам Степа, — не хочу вас обманывать. Брат говорил, что Ленинград уже почти взяли, их войска скоро войдут в Москву. Теперь осталось взять Сталинград, и война кончится. Потому брат его и выписал. Брат говорит, что они облюбуют себе имение с садом, виноградником. Брат будет владельцем имения, а он – управляющим.
— Вот ведь, гады, с каким аппетитом заявились в Россию, — закончил перевод Степа.
… Пленного немца мы отвели в штаб полка. Командир полка внимательно все выслушал, а потом подошел ко мне, обнял и поцеловал.
— Молодец, представлю к награде. Как нам нужен сейчас такой «язык».
Мы вернулись в землянку. В тот момент нас было семь человек. Мы раскрыли немецкие сумки. Сначала вынули новенький расшитый аккуратно сложенный украинский рушник. Потом были подарки старшему брату: жареная индейка, три кольца домашней украинской колбасы, две бутылки рома, бутылка русской водки, сыры разные, консервы. Все мы выпили по очереди из алюминиевой кружки, расхохотались: вот тебе сад-виноград. Только Степа что-то молчал. Потом сказал:
— Вот вам, ребята, фашизм наяву, в полном виде. Они идут нас грабить, убивать, топтать русскую землю…
Его слова заставили нас задуматься о своих родных, семьях, матерях, которые где-то страдают в оккупации. Думали о родных местах, о нашем большом советском доме – Родине».
Воевал рядовой Шпак на 4-ом Украинском фронте, защищал Крым. В конце 1944 года его направили в Горьковское военно-политическое училище, по окончании которого он получил звание младшего лейтенанта. Среди наград И.И. Шпака есть орден Отечественной войны II степени, медали «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941- 1945 гг.», «За победу над Японией».
В своих дневниках он писал: «День Победы мы встречали в Москве. Но для нашего полка война не окончилась: мы были направлены в Маньчжурию, освобождать ее народ от японских захватчиков. Теперь я уже был парторгом не артиллерийского полка, а танкового. Война длилась недолго. Теперь я сижу за столом главнокомандующего квантунской армии. Моя тут роль уже парламентера… За эту работу я был награжден орденом Красной Звезды, бесплатным билетом в любую точку СССР и пожизненной пенсией, хотя мне шел только 41 год».
— Вернулся отец из армии только в 1947 году, — снова рассказывает Лидия Ивановна. – По приглашению сослуживцев семья переезжает в Чкаловскую область (такое название Оренбургская область имела до 1957 года). Он работал директором школы, потом главным редактором газеты «Знамя Сталина» в Новопокровском (теперь Кувандыкском) районе. Его день начинался с работы надо очерками, ответами на письма. Связь с московскими газетами была регулярной.
С 1960 года семья жила в Гае. Иван Иванович был очень активным человеком. В газете «Гайская новь» он не был штатным работником, но вел общественную приемную населения с заведующей отделом писем В.М. Моисеевой. Он заранее приглашал в редакцию руководителя какой-нибудь организации (к примеру, начальника пассажирского предприятия или директора комбината бытового обслуживания населения), оповещал гайчан, когда и где они могут задать имеющиеся вопросы этим людям. По результатам приема обязательно готовил материал в газету «Гайская новь». Проводил огромную воспитательную работу со школьниками, рассказывал о войне; бывал в библиотеках, на предприятиях с лекциями; выступал на местном радио. Из каждой своей поездки по стране он привозил материал для газеты.
У Ивана Ивановича была огромная личная библиотека. Я, тогда еще начинающий работник редакции, отмечала, с какой любовью, как трепетно он относился к книге. Помню, в День печати (а мы всегда его праздновали вместе в рабкорами) мы подарили Ивану Ивановичу трехтомник Андрея Белого. А надо сказать, что такие книги нелегко в те годы было достать. Кто-то обронил фразу: лучше бы деньгами. Иван Иванович ответил, что деньги – это, конечно, неплохо. Одна из сотрудниц, посчитав, что ему нужны деньги, предложила: «Давайте я куплю у Вас эти книги». На что он ответил: «С книгами я не расстанусь ни за какие коврижки. Деньги – не главное в жизни».
«Мы не помним и не знаем Ивана Ивановича рассерженным, недовольным, угрюмым. Подобно солнечному лучику, упрямо пробивающемуся сквозь тяжелые грозовые тучи, он нес с собой надежду на тепло… на то, что все будет хорошо в этом мире», — сказал когда-то о нем наш редактор В.М. Балаков. Таким запомнился и мне Иван Иванович Шпак – человек, учитель, воин, корреспондент, редактор.
Н. НИКИТИНА.