Рожденный в рубашке - Гайская Новь

Рожденный в рубашке

03.12.2020 13:44

Когда началась Великая Отечественная война, Коленьке Экстер не исполнилось и семи лет. Его большая семья, в которой, кроме родителей, было еще шестеро детей, жила в отдельном финском домике в пригороде Ленинграда, рядом с железнодорожной станцией Рахья, названной так в честь финского революционера. Именно это обстоятельство до поры до времени и спасало восемь человек.

1941 год начался для семьи Экстер, как и для миллионов советских граждан,  спокойно, со светлыми надеждами на ближайшее будущее. Семья жила небогато, но дружно. Отец работал кузнецом на паровозоремонтном заводе, мама воспитывала детей, которые, как известно, во все времена одинаковы: веселые, шумные и очень любопытные.

— Помню, недалеко от нашего дома был сосновый лес, — вспоминает 84-летний гайчанин Николай Иванович Экстер. — Когда началась война, солдаты привезли по железной дороге четыре зенитные установки и расположили их в тупике. Нам с мальчишками было ужасно интересно, что там происходит, поэтому мы часто бегали смотреть, чем занимаются военные. Мы, конечно, еще не понимали, какая страшная угроза над нами нависла, еды пока хватало, а что такое фашистские налеты, мы узнали чуть позже.

И вот как-то пришли мы с друзьями в очередной раз на зенитки посмотреть, а тут вдруг налетели вражеские самолеты и давай бомбить железнодорожную станцию. Нас, ребятишек, солдаты мигом в окопы столкнули, чтоб не поубивало случайно, а сами в ответ открыли стрельбу. Кругом грохот, бомбы взрываются. Когда налет закончился, оказалось, что никто ничего не слышит – оглохли (но постепенно слух, конечно, вернулся).

Голод

К октябрю в Ленинграде уже были сильные перебои с провизией, начался голод. Отца забрали на завод, там как раз начали ремонтировать танки. Он редко появлялся дома, практически жил на работе.

Мы со старшим братом ходили в поле собирать все, что найдется съестного: где пару листочков капусты останется, где сено. Все в прямом смысле опухли от недоедания (при длительном белковом голодании у человека происходит отек тканей, а живот вздувается — прим. автора). По карточкам нам давали 125 граммов хлеба (со спичечный коробок), даже неизвестно, из чего он был сделан, да и не важно тогда это было, лишь бы не умереть.

— С приходом зимы начались сильные холода. Таких морозов в Ленинграде раньше не было, — вспоминает Николай Иванович. – Утром мама первым делом растапливала дровами печь, если было что поесть – мы уже тут как тут, за столом сидим. Больно вспоминать, чем тогда питались, в общем, не дай Бог кому такое пережить!

Когда установилась морозная погода, армия начала прокладывать  через Ладожское озеро «Дорогу жизни». Я слышал, чтобы быстрее проложить трассу, сверху тонкого льда наливали воду. Таким образом наращивали ледяной пласт: за ночь вода замерзала и грузовики могли ехать. При этом немцы постоянно бомбили дорогу, и приходилось заново прокладывать путь.

Переселение

Машины, курсировавшие по «Дороге жизни», проезжали мимо нас. Где-то недалеко располагались военные и продовольственные склады, куда поступали провизия и боеприпасы. Водители заезжали к нам погреться, попить чаю, отдохнуть. Видя голодных ребятишек, оставляли то горстку муки, то немного хлеба.

В доме было четыре комнаты, одну отдали прожектористам. Они поставили осветительные приборы к нам в сарай, а ночью выкатывали их и подсвечивали прожекторами вражеские самолеты, чтобы артиллеристы знали, куда стрелять. С ними по соседству жить стало полегче. Им выделяли пайки, и ребята, по возможности, подкармливали нас. Иногда они ездили на передовую, привозили оттуда лошадиные внутренности, ноги, головы, даже шкуру. Помню, как ее опаливали на костре, потом долго варили, перекручивали на мясорубке и готовили еду. И чего только нам ни довелось есть в то время.

А в центре Ленинграда люди умирали от голода… Господи, вспоминать страшно. Шел человек по улице, падал и уже не вставал. Тела складывали в одну кучу, некому было хоронить. Тетя моя, мамина сестра, которая жила в самом городе, тоже умерла. За два года блокады погибли сотни тысяч людей. А нас спасла репрессия.

Фамилия у нас немецкая — Экстер, при этом моя мама была русской, да и отец наполовину русский, немцем был только дедушка. Но тогда это никого не волновало.

— Нас еще осенью 1941 года хотели выселить из города, но начальство завода очень хлопотало за отца, так как другого кузнеца у них не было. Нас оставляли до последнего, пока уже откладывать стало нельзя. Люди, которые приехали за нами, сказали, что сделать ничего не могут, распоряжение спущено сверху.

Весной 1942 года в дверь дома, где проживала семья Экстер, постучали товарищи из НКВД и, дав время на сборы, погрузили всех в машины и по «Дороге жизни» вывезли из Ленинграда как «неблагонадежных».

— Был то ли март, то ли апрель. Точно могу сказать, что когда ехали по льду Ладожского озера, он уже таять начал, на поверхности стояла вода. От немецких бомбежек часть льда была взорвана, и грузовикам приходилось двигаться в объезд.

Когда переправились на другой берег, всех разместили в церкви. К нам пришла отцова сестра. Она вышла замуж за летчика и сменила фамилию, поэтому ее семью не тронули. Тетя принесла сухих галет, что-то еще покушать, я уж не помню. И тут же, в церкви, нам дали полведра горячего супа, которого мы и дома давно не ели. 

Когда подошел поезд, сотни людей загрузили в товарные вагоны, и целый эшелон отправился вглубь страны. Поговаривали, что не все среди нас были «неблагонадежными», некоторые ехали хорошо одетыми, с большими мешками и чемоданами вещей. Они высаживались по дороге. Остальных (немцев, финнов, латышей) везли в Сибирь.

Новый дом

Несколько месяцев семья провела в пути к новому месту жительства. Раз в сутки людей кормили горячей едой, правда, она была скудной и однообразной. По пути следования количество пассажиров уменьшалось: некоторых оставляли в населенных пунктах, где требовались определенные специалисты.

От города к городу, от станции к станции двигался состав, пока не добрался, наконец, до Красноярска. Оттуда семью Экстер перевезли в глубинку.

Год семья вынуждена была жить на конном дворе, так как другого помещения не было, потом ей выделили жилплощадь. Отца забрали в трудовую армию, и он снова стал работать на заводе кузнецом, однако вскоре, зимой 1943 года, заболел и умер.

 — Из мужчин в селе только председатель, остальных на фронт забрали, — вспоминает Николай Иванович Экстер. — Маму взяли на общие работы: то на скотном дворе помочь, то в поле, а зимой сторожем охранять амбары с зерном. При этом зерна нам не давали, выделят по 50 граммов отходов и все. Пытались выращивать овощи на огороде, но мало что росло. Родилась неплохо картошка и капуста, редька и турнепс (кормовая репа). Но Сибирь она и есть Сибирь: почва мерзлая, в августе уже заморозки. Кроме того, часть выращенного забирали в виде налога на нужды армии. Так что все равно приходилось жить впроголодь. Как жили, тяжело рассказывать, но главное, что мы выжили.

Когда закончилась война, помню, как все радовались. Мы с мальчишками сделали деревянные самолетики и бегали по улицам, кричали и распевали песни. Потом солдаты домой начали возвращаться: кто без руки пришел, кто без ноги. Мало их было. В семьях по шесть-восемь ребятишек оставались сиротами. У одного моего друга отец вернулся весь израненный, а через два-три месяца умер.

Да и сразу после войны жилось не сладко. Выдачу продуктов по карточкам отменили в 1947 году, а еще через несколько лет – продовольственный налог, тогда еды в доме стало больше.

Есть всё!

А дальше все в жизни Николая Экстера сложилось хорошо. Его старшая сестра, выйдя замуж и переехав с мужем жить в Орск, написала домой, что город ей понравился и на его территории работает мясокомбинат. После перенесенных лет голода это оказалось немаловажным.

В 1959 году из Красноярского края семья перебралась в Орск, а уже весной 1960 года Николай приехал в Гай бурильщиком на водовод. Основное место работы — больше 20 лет — слесарем на горно-обогатительном комбинате.

Много специальностей у Николая Ивановича: бурильщик, сварщик, слесарь, плотник, тракторист-комбайнер широкого профиля.

— Я рабочий человек, — говорит он сам про себя.

В Гае Николай встретил будущую жену Раису Ковалеву, которая работала штукатуром-маляром, и в 1961 году они поженились.

Николай и Раиса Экстер

— Помню, я окончила 10 классов, а тут комсомольская путевка на молодежную стройку пришла, — вспоминает Раиса Павловна. – Я очень хотела поехать, а папа не пускал. Говорил, что нечего девочке там делать. А я отвечаю: «Папа, если у меня есть голова на плечах, то она и там будет, а если нет ее, то и здесь не будет». И тогда он отпустил.

Скоро уж 60 лет, как чета Экстер вместе.

— Прожили мы дружно, даже ни разу не подрались, — смеется Николай Иванович. – Все вместе привыкли делать.

— Он мне никогда грубого слова не сказал, — поделилась Раиса Павловна. – Не верите? Вот и я свекрови не верила, когда она мне говорила, что душа в душу с мужем жила.

От автора:

После разговора с Николаем Ивановичем я все думала, почему же мы, нынешнее поколение, не ценим того, что имеем? А ведь у нас есть все, что нужно для счастья: мирное небо над головой и родные люди рядом. И тут я вспоминаю, как перед уходом из квартиры человека, пережившего блокаду Ленинграда, спросила его:

— А что Вы чувствуете, заходя сейчас в магазин?

— Думаю, наконец-то мы дожили до этого времени! Все есть! Хорошо-то как!

Поделиться в соц сетях:

Вам также может понравиться: